Продолжим далее цитировать записки Берхгольца, так как из них выясняются любопытные подробности постройки колокольни собора. Под 6 июня 1723 года Берхгольц записал: ветром совершенно согнуло крест на церкви в Петровской крепости», а под 30 сентября того же года: «в истекшем сентябре месяце здесь начали прекрасный большой шпиц на Петропавловской крепости покрывать сильно вызолоченными в огне медными листами; но перед тем еще наверху его поставили летящего, вызолоченного ангела (величиной более, чем в рост человеческий), в руке которого по ветру поворачивается знамя» (*40 прим.) — последняя фраза Берхгольца может вызвать некоторое недоумение — едва ли ангел имел в руках знамя, а не крест постановку такой фигуры на шпице православной церкви едва ли разрешило духовенство, и нужно думать, что Берхгольц ошибся. Теперешний ангел не Петровский, а более позднего, как увидит читатель из дальнейшего изложения, времени. Сохранились еще некоторые данныя о колокольне Петропавловского собора Петровского времени: «по крепости шло в 1719 году золочение 198 футового шпица соборной башни от подошвы, имевшей вышины 345 футов. Шпиц обит медными листами весом в 744 пуда 26 фунтов (*41 прим.)
Петровское повеление «о поспешении» в постройке башни городской или Петропавловской колокольни было выполнено, самая же церковь строилась действительно, не спеша; в год смерти Петра Великого стены еще не были возведены до сводов, и гроб Петра Великого принесли в недоконченный собор и поставили над землею; в этом положении гроб находился до 31 мая 1731 года (*42 прим.), когда его, наконец, предали земле; самое же освящение Петропавловского собора совершилось 29 июня 1733 года.
Оно не сопровождалось особенно торжественною церемониею, так как императрица Анна Иоанновна носила глубокий траур по умершей своей сестре цесаревне Екатерине Ивановне, похороненной 26 июня в АлександроНевском монастыре. Особенно бросилось петербуржцам в глаза при церемонии освящения церкви, что все кавалеры ордена Андрея Первозванного были в траурных мантиях (*43 прим.).
Петропавловский собор строился по проекту петровского зодчего Джузепо Трезини, первого из архитекторов, прибывшего из заграницы в Россию. Джузепо Трезини—его русские люди переделали в Андрея Екимовича Дрезина каким образом Джузепо Трезини стал Андреем Екимовичем, конечно, объяснить невозможно, но эту подпись, это обращение мы встречаем в официальных бумагах даже такого учреждения, как Академия Наук, которая, казалось, могла бы не перековерковать иностранные имена — был, собственно говоря, инженер, а не архитектор, но вследствие условий русской действительности ему приходилось быть и архитектором и сочинять проекты чуть ли не всех наиболее главных построек Петербурга Петра Великого. И если бы сохранились только подписанные проекты Трезини, тогда мы могли бы составить мнение не только о творчестве Трезини, но и о физиономии Петербурга Петровского времени, о тех постройках первоначального стиля примитива, которые несомненно были в Петербурге, но, и проекты эти, как и самые постройки не сохранились, и тщетно мы пытаемся их возобновить, мы имеем лишь даты утверждения того или иного трезининского проекта, даты закладки здания и только. А этого, конечно, очень недостаточно. И когда мы смотрим на Петропавловскую колокольню, то никаким образом мы не можем утверждать, что перед нами Петровское здание, что перед нами результаты творчества Трезини.
Поясним это наше положение, которое противоречит общераспространенным взглядам и может даже вызвать на первый взгляд недоумение. Дело вот в чем: Петропавловская колокольня была наивысшею точкою в Петербурге, громоотводов еще не знали,— и весьма естественно, что эта колокольня притягивала к себе грозовые удары. 19 июля 1748 года молния пробила свод колокольни собора (*44 прим.), но пожара не произошло, а 30 апреля 1756 года (*45 прим.) от той же самой причины возник пожар, колокольня была раз рушена, и 22 мая 1756 года (*46 прим.) состоялось «Высочайшее повеление о немедленном возобновлении погоревшей в С.Петербурге соборной церкви Петра и Павла с поручением надзора за означенной постройкою генераланшефу Фермору», составление проекта возобновления было поручено двум выдающимся зодчим того времени Растрелли и Чевакинскому. Граф Растрелли—создатель российского барокко, творец Зимнего дворца, Смольного монастыря. Чевакинский, хотя ученик его, но ушедший дальше своего учителя, остановившийся на полдороге между барокко и еmріг'ом. И вот эти два выдающиеся архитектора должны возобновлять творение Трезини, милый, симпатичный для нас образец примитива.
Рис. 5. Петропавловский собор.
Но для них, воспитанныхъ на иных образцах искусства и не доросших еще до сознания, что старые формы, характеризующие ту или иную эпоху, имеют полное право на существование, этот примитив кажется варварством, верх безвкусия, они не могут допустить, чтобы в просвещенный век «императрицы Елисавет», столь щедро покровительствующей искусству и художеству, колокольня главного собора Петербурга могла сохранить архитектуру прежнего варварского времени, и, конечно, все то, что было характерно для Трезини, что являлось пусть робкими, но оригинальными попытками художника уловить в линию и форму идею красоты, все то, что не подходило к их понятию красоты, уничтожалось, переделывалось и принимало общую форму главенствующего стиля. Особенности творчества Трезини, конечно, не могли сохраниться, сохранялось лишь то, что приближалось к барокко. Это вполне понятно, вполне объяснимо, но, понятно, не поправляет дела, и, смотря на Петровский собор, мы должны помнить, что от Петровского времени осталась только одна идея — церковькорабль с мачтойколокольнею. Перестройка или, вернее, поправка полусгоревшего собора шла очень быстро, 23 июня 1757 года (*47 прим.) произошло уже освящение самого собора, но колокольня была совершенно не готова, за ремонт ее, может быть, даже и не принимались, и этим ремонтом занимались чуть ли не всю первую половину царствования Екатерины II; в 1769 году 21 апреля (*48 прим.) делался вызов на позолоту шпица.
В объявлении читаем следующее: «медных листов сколько их пойдет с позолотою оных запарным червонным золотом, полагая того золота на каждый квадратный фут не менее полновесного червонца, взять ниже 4 р. 84 к. за каждый лист», в 1771 году (*49 прим.) вызывались часовые мастера, чтобы поставить на колокольню часы с курантами. История этих часов тоже в достаточной степени поучительна для характеристики столь отдаленного времени. 7 июня 1757 года (*50 прим.) был заключен в Голландии контракт на устройство часов для Петропавловской колокольни; через два года, 11 декабря 1759 года (*51 прим.) нашелся подрядчик по доставке в С.Петербург этих часов, 22 апреля 1760 года часы были освидетельствованы особою комиссиею и приняты, но почему-то только через год, 22 июля 1761 года, их отсылают из Голландии в Петербург. Путешествие это было сравнительно недолговременное, часы благополучно прибыли в С.Петербург 28 августа 1761 года, но оказалось, что колокольня Петропавловского собора еще не ремонтирована после пожара, и часы пока некуда помещать. Их сложили в амбар, где они и пролежали до 1773 года, когда 10 мая (*52 прим.) стали вызывать «для починки и приведения в совершенство прежде сделанных в Голландии на Петропавловскую колокольню и состоящих ныне в санкт-петербургской крепости в башне часов с курантами желающих для мастерской построить в той же крепости деревянной с печами и очагами по плану дом явиться в контору у строения той крепости» — за 12 лет хранения часы пришли в такое состояние, что для поправки их потребовалось устройство особой мастерской, по всей вероятности, ремонт часов стоил не дешевле заплаченной за них в Голландии суммы. И только в начале 80х годов XVIII столетия часы были помещены на колокольню.
| Предыдущая страница | Следующая страница |