Уже в 1814 г. Пушкин — пятнадцатилетним подростком, в стихотворении «Воспоминания в Царском селе» — пишет о том, что в душе его рождает каждый шаг на пути погружения в былое этих мест. Через пятнадцать лет он вернётся к этой теме и напишет вторые (незаконченные им) стихи с тем же названием.
В своем раннем стихотворении, читанном во время лицейского акта в 1815 г., Пушкин рисует и «аллеи древних лип», которые «открылись пред очами», «и холм и луг», и «младую иву», которая «отразилася в кристалле зыбких вод», и водопады, что стекают «бисерной рекой», и «огромные чертоги», которые, «на своды опершись, несутся к облакам» («Минервы росской храм»). Но больше всего Пушкина волнуют памятники «славы россиян». Его «восхищённый дух» видит:
...Окружен волнами,
Над твердой мшистою скалой
Вознёсся памятник. Ширяяся крылами,
Над ним сидит орел младой:
И цепи тяжкие, и стрелы громовые
Вкруг грозного столпа трикратно обвились;
Кругом подножия, шумя, валы седые
В блестящей пене улеглись...
Эта патетическая картина похожа на гравюру XVIII века с героическим сюжетом.
Далее певец «славы россиян» обращается к Кагульскому обелиску:
В тени густой угрюмых сосен
Воздвигся памятник простой.
О, сколь он для тебя, кагульский брег, поносен,
И славен родине драгой!
Здесь Пушкин уже не отступает от действительности, и скромный памятник, затененный высокими соснами, называет «простым».
Приподнятость стиля этой оды гармонировала с условной торжественностью самого парка времен Екатерины:
Не се ль Элизиум полнощный,
Прекрасный царскосельский сад;
Где, льва сразив, почил орел России мощный
На лоне мира и страд?
«Прекрасный царскосельский сад» для Пушкина, действительно, стал садом «мира и отрад». Этот «Элизиум полнощный», где витают доблестные тени, навсегда завладел воображением поэта. Вновь и вновь он возвращался к нему в своём творчестве. Царское село описано Пушкиным и в «Городке», хотя, будучи создано под влиянием стихотворения Батюшкова «Мои пенаты», это стихотворение едва коснулось собственной темы — «городка безвестностью счастливого» со «светлым домом»:
Окошки в сад веселый,
Где липы престарелы
С черёмухой цветут;
Где мне в часы полдневны
Берёзок своды темны
Прохладцу сень дают;
Где ландыш белоснежный
Сплелся с фиалкой нежной
И быстрый ручеёк,
В струях неся цветок,
Невидимый для взора,
Лепечет у забора.
Таких светлых домиков с садами за старыми заборами, где благоухали фиалки и ландыши, было много в этом мирном городке. Далее Пушкин изобразил и парк с его лебединым озером, где он любил бродить или сидеть на узорной чугунной скамье с томиком Марона, Апулея или Парни:
Люблю с моим Мароном
Под ясным небосклоном
Близ озера сидеть,
Где лебедь белоснежный,
Оставя злак прибрежный,
Любви и неги полн,
С подругою своею,
Закинув гордо шею,
Плывёт во злате волн.
Вскоре после окончания лицея Пушкин вновь пишет воспоминания о Царском селе. Но теперь он вспоминает не славное былое россиян, а своё личное, интимное прошлое:
Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,
О ты, певцу дубрав давно знакомый гений,
Воспоминание, рисуй передо мной
Волшебные места, где я живу душой,
Леса, где я любил, где чувство развивалось,
Где с первой юностью младенчество сливалось,
И где, взлелеянный природой и мечтой,
Я знал поэзию, весёлость и покой.
Воспоминание уводит поэта, охваченного светлой грустью с былом, в покинутый им «Элизиум полнощный»:
Веди, веди меня под липовые сени,
Всегда любезные моей свободной лени,
На берег озера, на тихий скат холмов!
Да вновь увижу я холмы густых лугов
И дряхлый пук дерев, и светлую долину,
И злачных берегов знакомую картину,
И в тихом озере, средь блещущих зыбей,
Станицу гордую спокойных лебедей.
Это – путь из лицея к озеру, через липовые аллеи, мимо ската зелёного луга позади Камероновой галереи. Это – ландшафт, знакомый всем посетителям пушкинских мест Екатерининского парка.
Отзвуки царскосельских впечатлений, поразивших воображение юного поэта, можно найти и в неоконченном отрывке 1830 г., написанном в подражание Данте. Здесь поэт вспоминает зарю своего бытия.
В начале жизни школу помню я;
Там нас, детей беспечных, было много,
Неравная и резвая семья.
Данте начинает свою «Божественную комедию» с описания сумрачного леса, «дремучего и грозящего». Пушкин описывает сад, в котором легко узнать Екатерининский парк с великолепным мраком старых липовых аллей:
Там нежила меня теней прохлада;
Я предавал мечтам свой юный ум,
И праздно мыслить было мне отрада.
Любил я светлых вод и листьев шум,
И белые в тени дерев кумиры,
И в ликах их печать недвижных дум...
Эти «светлые воды», «сияющие в тишине», «великолепный мрак» сада, «белые кумиры», всё это — неразрывные компоненты царскосельских ландшафтов.
В вечерние часы, когда сгущается под сводами лип мгла, белый мрамор, перед тем как погрузиться в ночной мрак, становится ещё белее, а потом внезапно исчезает, как бы тает во тьме. И только в «белые ночи» этот мир статуй всё время странно белеет среди стволов, покрытых наростами, среди сияющих в тиши вод прудов: квадратных, круглых пли схожих с месяцем на ущербе.
Этот мир статуй мог казаться преисполненным своей особой таинственной жизни. На лики мраморных кумиров легла «печать недвижных дум». «Великолепный мрак чужого сада» пробуждал в убегавшем сюда юношепоэте воспоминания о другом саде, саде его детства, что был в Москве у Харитония в Огородниках (Юсупов сад). Но здесь, в Царском селе, «светлых вод и листьев шум и белые в тени дерев кумиры» встречали уже не резвого ребёнка, а подростка, в котором с «первой юностью младенчество сливалось». И Пушкин писал:
Всё наводило сладкий некий страх
Мне на сердце; и слёзы вдохновенья,
При виде их, рождались на глазах.
Пред ними сам себя я забывал;
В груди младое сердце билось — холод
Бежал по мне, и кудри подымал.
Безвестных наслаждений томный голод
Меня терзал — уныние и лень
Меня сковали — тщетно был я молод —
Средь отроков я молча целый день
Бродил угрюмый — всё кумиры сада
На душу мне свою бросали тень.
В этих парках у Пушкина были излюбленные места, где можно было погрустить в уединении и где он «предавал мечтам свой юный ум». Выше было приведено стихотворение, посвященное «царскосельской статуе» — «Девушке с кувшином». На «Большом капризе» — арке, перекинутой через дорогу, которая вела из Царского села в Петербург, возвышалась беседка с колоннами из розового мрамора, с «китайской» кровлей. Эту беседку строил Кваренги.
Пушкин посвятил ей стихотворение «Надпись на беседке» (до 1817 г.):
С благоговейною душой
Приблизься, путник молодой,
Любви к пустынному приюту,
Здесь ею счастлив был я раз,
В восторге сладостном погас,
И время самое для нас
Остановилось на минуту.
Предыдущая страница | Следующая страница |