Среди пушкинских мест особо должен быть отмечен уголок Собственного садика перед Зубовским флигелем Екатерининского дворца. Этот уголок неоднократно был любовно описан поэтом. Ещё в своём раннем «Воспоминании в Царском селе» (1814 г.), как было отмечено, поэт воспел «памятник простой» «в тени угрюмых сосен». Это — Кагульский столп. Отсюда зелёный склон луга плавными линиями спускается к прудам с мостиками, к тем прудам, где плавали чёрные лебеди. Запрудами виднеются: руина, созданная из обломков, привезённых из окрестностей Рима, храм с Концертным залом и урна — памятник Ланскому.
В 1819 г. Пушкин вновь вспоминает это место. Надо думать, что оно имело какое-то особое значение в жизни поэта. Вот его признание:
Воспоминаньем упоённый,
С благоговеньем и тоской
Объемлю грозный /мрамор твой,
Кагула памятник надменный.
Не смелый подвиг россиян,
Не слава, дар Екатерины,
Не задунайский великан
Меня воспламеняют ныне.
Стихотворение обрывается. Признание не досказано. Что же утаено поэтом? Что противопоставлено славе и подвигам россиян? Надо думать, что Пушкин предавался каким-то личным задушевным воспоминаниям, локально связанным с «грозным мрамором» Кагула.
Когда много лет спустя Пушкин писал «Капитанскую дочку», он снова вспомнил о Кагульском мраморе и привёл сюда Машу Миронову. Здесь, в «тени густой угрюмых сосен» свершается благоприятный поворот в её печальной жизни: «Марья Ивановна благополучно прибыла в «Софию» и, узнав, что двор находился в то время в Царском селе, решилась тут остановиться... На другой день рано утром Марья Ивановна проснулась, оделась и тихонько пошла в сад. Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени. Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева». Здесь Миронова встретила даму, оказавшуюся императрицей Екатериной. В Серебряном кабинете, окна которого выходили в сторону Кагульского обелиска, Маша получила помилование своему жениху Гринёву. В этом царскосельском ландшафте легко вскрыть уже знакомые нам черты Екатерининского парка. «Воспоминание» вновь повело Пушкина «под липовые сени», на берег озера с его лебедями, на тихий скат холмов со «светлыми лугами».
«Воспоминание в Царском селе» написано в 1829 г., уже не «в начале жизни». Пушкин, «земную жизнь пройдя до половины», перекликаясь с тем отроком, что когда-то читал звенящим голосом между колонн лицейского зала свои стихи, подводит теперь итог всему, что дал ему «Элизиум полнощный».
«Воспоминание» написано в знаменательную годовщину: оно помечено 14м декабря 1829 г. (днём восстания декабристов).
Таким образом, это стихотворение лишний раз свидетельствует о той глубокой, неразрывной связи, которая в душе Пушкина соединяла воспоминания о Царском селе с идеями и событиями того времени, когда поэт и его друзья, «свободою горели»:
Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшей головой.
Так отрок библии, безумный расточитель,
До капли истощив раскаянья фиал,
Увидев, наконец, родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
Эта тема взволнованной совести — глубоко пушкинская тема. Для Пушкина, которому весь мир казался порою чужбиной, Царское село всегда оставалось «отечеством». Сюда он возвращается как в «отчий дом» в сознании своей ответственности перед этими местами за пройденный жизненный путь. Час свидания с Царским селом — час его исповеди:
В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты,
О, много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты,
И долго я блуждал и часто утомлённый,
Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады.
Здесь скиталец с его «дорожными жалобами» встречает самого себя, каким он был в те юные годы, когда «нетерпеливой душой внимал отчизны призываньям», когда он был окружён «семьёй друзей», «неразделимою и вечной»:
Воображаю день счастливый,
Когда средь вас возник лицей,
И слышу наших игр я снова шум игривый
И вижу вновь семью друзей.
Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым,
Мечтанья смутные в груди моей тая,
Скитаясь по лугам, но рощам молчаливым,
Поэтом забываюсь я.
Как в те далёкие годы, Пушкин вновь через 15 лет обращается к памятникам славы Царского села:
И въявь я вижу предо мною
Дней прошлых гордые следы.
Ещё исполнены великою женою,
Её любимые сады
Стоят населены чертогами, вратами,
Столпами, башнями, кумирами богов,
И славой мраморной, и медными хвалами
Екатерининских орлов.
Вот Екатерининский и Александровский дворцы, вот Орловские ворота и ворота «Любезным моим сослуживцам», вот башня Фельтена — величественная руина, вот мраморные и бронзовые статуи богов, некогда смущавшие юный ум. В одном из пушкинских вариантов упоминались гробницы друзей; это — урна Ланского. Всё знакомые образы Екатерининского парка!
Садятся призраки героев
У посвященных им столпов,
Глядите: вот герои, стеснитель ратных строев,
Перун кагульских берегов.
Вот, вот могучий вождь полуночного флага,
Пред кем морей пожар и плавал, и летал.
Вот верный брат его, герой Архипелага,
Вот наваринский Ганнибал.
Эти три столпа: Чесменская ростральная колонна на озере, Морейская колонна близ Чортова моста и Кагульский обелиск. Ещё раз Катульский обелиск. И снова стихотворение обрывается, как и в старые годы. Замысел Пушкина остался утаённым. В этих поздних «Воспоминаниях» отпали все условности стиля XVIII века. Язык достигает необычайной силы и ясности. Победа в Чесменской бухте, где русские моряки сожгли турецкий флот, описана несколькими словами: «морей пожар и плавал и летал».
С той же неповторимой силой выражено впечатление от монументов Екатерининского парка: «слава мраморная» и «медные хвалы».
В восьмой главе «Евгения Онегина» Пушкин, вспоминая свою лицейскую «келейку», писал о тех днях, когда «в садах лицея» он «безмятежно расцветал». Царскосельские парки в его сознании остались «садами лицея». Здесь — родина его поэзии:
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: Муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны...
Таков был круг царскосельских тем по признанию самого поэта.
| Предыдущая страница | Следующая страница |