Санкт-Петербург

www.opeterburge.ru

Всё, что нужно знать о Петербурге

Город Пушкин ч.3 глава 7

   Анненский был последним из «царскосельских лебедей»; он чувствовал себя обречённым на увядание в одиночестве. Этого поэта, страстно привязанного к Царскому селу, влекут уже не «достославности былые», не величавые и роскошные дворцы, не синеющая гладь озера, не памятники русской бранной славы. Он открывает в царскосельских ландшафтах нечто утаённое, глубоко интимное. Это он открыл в запущенном уголке парка статую Мира в стиле барокко, с волнующимися линиями и богатой игрой светотени. Богиня гасит опрокинутый факел войны. На её устах играет таинственная усмешка, напоминающая улыбку Джоконды. Поэт воспринимает и передаёт в своих стихах не постоянно присущее статуе, а случайное, даже мгновенное.

    Для Анненского Царское село это — не век Екатерины. Как никто до него, он чувствует здесь живую традицию античности.

tradicija antichnosti

    В трагедии «Лоадамия» Анненский заставляет бога Гермеса заглянуть в безбрежную даль грядущего и увидеть своё мраморное изваяние в стране гипербореев, на дальнем Севере, «в аллее запущенной и тёмной», «в ночь белую».

    Анненский утверждал в Царском селе культ Пушкина. Но в то время как царскосельский лицеист пел жизнерадостные гимны этим местам, ощущая их как пантеон русской славы, как храм русской красоты, Анненский видел в Царском селе лишь отмирание всего того, что он ценил в своей одинокой жизни. Мишурный блеск двора царской резиденции не мог скрыть от него ясно обозначившегося конца Царского села:

Там на портретах строги лица,

И тонок там туман седой,

Великолепье небылицы

Там нежно веет резедой.

Там нимфа с таицкой водой —

Водой, которой не разлиться,

Там стала лебедем Фелица

И бронзой Пушкин молодой.

Там воды зыблются светло,

И гордо царственно берёзы,

Там были розы, были розы,

Пускай в поток их унесло.

Там всё, что навсегда ушло,

Чтоб навевать сиреням грёзы...

……………………………………………………

Скажите: Царское село —

И улыбнёмся мы сквозь слёзы.

    Этот посмертный сонет Анненского является его эпитафией «городу муз».

    Иначе воспринял Царское село Александр Блок. Певец «Прекрасной дамы» изредка бывал в Царском селе. В письме к матери от 13 июля 1909 г. он пишет: «Я был 11­го вечером у Ивановых в Царском. У них и вообще в Царском мне очень понравилось. У них окраина, что-то деревенское, фруктовый садик, старая собака и огромная даль. Виден Смольный монастырь».

    А. Блок сквозь ландшафты, раскрывавшиеся с высоты Сарского холма, прозревал романтические туманные дали своей полуавтобиографической пьесы «Песня судьбы»:

    «Широкий пустырь озарён осенней луной. На втором плане какое-то заколоченное здание. Вокруг пятна лунного света... За углом здания открывается просторная даль. Бесконечная равнина».

aerial view of catherine park in tsarskoye selo

    Так сочетались ландшафты Царского села с ландшафтами «Песни судьбы». В другом письме А. Блох писал: «А в парке и около дворцов пахнет Пушкиным. «Сияющие воды» и лебеди (перечитай Онегина)» (13 июля) и через несколько дней снова отмечал: «А в Царском селе очень хорошо. Пушкиным пахнет и огромная даль» (18 июля).

    А. Блок здесь почувствовал самое ценное: близость Пушкина. Но его муза никак, однако, не откликнулась на эти пушкинские места.

    Продолжателем царскосельской традиции Анненского была Анна Ахматова. Как автор «Кипарисового ларца», так и автор «Чёток» ощущает свое собственное бытиё в мраморных статуях среди густой и одноцветной зелени французского парка:

...А там мой мраморный дзойшж,

Поверженный .под старым клёном,

Озёрным водам отдал лик,

Внимает шорохам зелёным.

И моют светлые дожди

Его запекшуюся рану...

Холодный, белый, подожди,

Я тоже мраморною стану.

    Это отношение к Царскому селу не изменилось у Анны Ахматовой в течение долгих лет. В стихотворении 1940 г. она пишет:

Туда — по Подкапризовой дороге,

Где лебеди и мёртвая вода.

    Эта мёртвая вода — вода Леты, вода покоя и забвенья.

    И для Анны Ахматовой в Царском селе «Пушкиным пахнет», но, в отличие от Блока, поэтесса нашла выражение в своём творчестве этому пушкинскому духу Царского села. Тень Пушкина чудится Ахматовой в аллеях старых лип Екатерининского парка:

Смуглый отрок бродил по аллеям

У озёрных глухих берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко

Устилают низкие пни...

Здесь лежала его треуголка

И растрёпанный том Парни.

    Царскосельская статуя­ фонтан для Анны Ахматовой не столько создание скульптора Соколова, сколько вдохновительница музы Пушкина. После описания этой «ослепительно стройной» статуи, одиноко сидящей на «северном камне», поэтесса признаётся:

Я чувствовала смутный страх

Пред этой девушкой воспетой.

    Стихотворение заканчивается обращением к Пушкину:

И как могла я ей простить

Восторг твоей хвалы влюблённой...

Смотри, ей весело грустить,

Такой нарядно обнажённой.

statuja fontan

    Это один из примеров возникновения литературных перекличек царскосельских поэтов в связи с какой-нибудь статуей или уголком парка. Так возникла эта перекличка и Вокруг статуи Мира, воспетой Анненским. В Царском селе не только дворцы, парки, но и монументы порождали стихотворения, к ним обращенные, создавая свою особую литературную традицию.

    В своём последнем стихотворении «Возвращением, посвященном городу Пушкина, Анна Ахматова писала:

...царскосельский воздух

Был создан, чтобы песни повторять.

Сарский холм действительно стал Парнасом русской поэзии, и поэтесса с полным правом могла сказать:

Здесь столько лир повешено на ветки,

Но и моей как будто место есть.

  Предыдущая страница                  Следующая страница