Анненский был последним из «царскосельских лебедей»; он чувствовал себя обречённым на увядание в одиночестве. Этого поэта, страстно привязанного к Царскому селу, влекут уже не «достославности былые», не величавые и роскошные дворцы, не синеющая гладь озера, не памятники русской бранной славы. Он открывает в царскосельских ландшафтах нечто утаённое, глубоко интимное. Это он открыл в запущенном уголке парка статую Мира в стиле барокко, с волнующимися линиями и богатой игрой светотени. Богиня гасит опрокинутый факел войны. На её устах играет таинственная усмешка, напоминающая улыбку Джоконды. Поэт воспринимает и передаёт в своих стихах не постоянно присущее статуе, а случайное, даже мгновенное.
Для Анненского Царское село это — не век Екатерины. Как никто до него, он чувствует здесь живую традицию античности.
В трагедии «Лоадамия» Анненский заставляет бога Гермеса заглянуть в безбрежную даль грядущего и увидеть своё мраморное изваяние в стране гипербореев, на дальнем Севере, «в аллее запущенной и тёмной», «в ночь белую».
Анненский утверждал в Царском селе культ Пушкина. Но в то время как царскосельский лицеист пел жизнерадостные гимны этим местам, ощущая их как пантеон русской славы, как храм русской красоты, Анненский видел в Царском селе лишь отмирание всего того, что он ценил в своей одинокой жизни. Мишурный блеск двора царской резиденции не мог скрыть от него ясно обозначившегося конца Царского села:
Там на портретах строги лица,
И тонок там туман седой,
Великолепье небылицы
Там нежно веет резедой.
Там нимфа с таицкой водой —
Водой, которой не разлиться,
Там стала лебедем Фелица
И бронзой Пушкин молодой.
Там воды зыблются светло,
И гордо царственно берёзы,
Там были розы, были розы,
Пускай в поток их унесло.
Там всё, что навсегда ушло,
Чтоб навевать сиреням грёзы...
……………………………………………………
Скажите: Царское село —
И улыбнёмся мы сквозь слёзы.
Этот посмертный сонет Анненского является его эпитафией «городу муз».
Иначе воспринял Царское село Александр Блок. Певец «Прекрасной дамы» изредка бывал в Царском селе. В письме к матери от 13 июля 1909 г. он пишет: «Я был 11го вечером у Ивановых в Царском. У них и вообще в Царском мне очень понравилось. У них окраина, что-то деревенское, фруктовый садик, старая собака и огромная даль. Виден Смольный монастырь».
А. Блок сквозь ландшафты, раскрывавшиеся с высоты Сарского холма, прозревал романтические туманные дали своей полуавтобиографической пьесы «Песня судьбы»:
«Широкий пустырь озарён осенней луной. На втором плане какое-то заколоченное здание. Вокруг пятна лунного света... За углом здания открывается просторная даль. Бесконечная равнина».
Так сочетались ландшафты Царского села с ландшафтами «Песни судьбы». В другом письме А. Блох писал: «А в парке и около дворцов пахнет Пушкиным. «Сияющие воды» и лебеди (перечитай Онегина)» (13 июля) и через несколько дней снова отмечал: «А в Царском селе очень хорошо. Пушкиным пахнет и огромная даль» (18 июля).
А. Блок здесь почувствовал самое ценное: близость Пушкина. Но его муза никак, однако, не откликнулась на эти пушкинские места.
Продолжателем царскосельской традиции Анненского была Анна Ахматова. Как автор «Кипарисового ларца», так и автор «Чёток» ощущает свое собственное бытиё в мраморных статуях среди густой и одноцветной зелени французского парка:
...А там мой мраморный дзойшж,
Поверженный .под старым клёном,
Озёрным водам отдал лик,
Внимает шорохам зелёным.
И моют светлые дожди
Его запекшуюся рану...
Холодный, белый, подожди,
Я тоже мраморною стану.
Это отношение к Царскому селу не изменилось у Анны Ахматовой в течение долгих лет. В стихотворении 1940 г. она пишет:
Туда — по Подкапризовой дороге,
Где лебеди и мёртвая вода.
Эта мёртвая вода — вода Леты, вода покоя и забвенья.
И для Анны Ахматовой в Царском селе «Пушкиным пахнет», но, в отличие от Блока, поэтесса нашла выражение в своём творчестве этому пушкинскому духу Царского села. Тень Пушкина чудится Ахматовой в аллеях старых лип Екатерининского парка:
Смуглый отрок бродил по аллеям
У озёрных глухих берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни...
Здесь лежала его треуголка
И растрёпанный том Парни.
Царскосельская статуя фонтан для Анны Ахматовой не столько создание скульптора Соколова, сколько вдохновительница музы Пушкина. После описания этой «ослепительно стройной» статуи, одиноко сидящей на «северном камне», поэтесса признаётся:
Я чувствовала смутный страх
Пред этой девушкой воспетой.
Стихотворение заканчивается обращением к Пушкину:
И как могла я ей простить
Восторг твоей хвалы влюблённой...
Смотри, ей весело грустить,
Такой нарядно обнажённой.
Это один из примеров возникновения литературных перекличек царскосельских поэтов в связи с какой-нибудь статуей или уголком парка. Так возникла эта перекличка и Вокруг статуи Мира, воспетой Анненским. В Царском селе не только дворцы, парки, но и монументы порождали стихотворения, к ним обращенные, создавая свою особую литературную традицию.
В своём последнем стихотворении «Возвращением, посвященном городу Пушкина, Анна Ахматова писала:
...царскосельский воздух
Был создан, чтобы песни повторять.
Сарский холм действительно стал Парнасом русской поэзии, и поэтесса с полным правом могла сказать:
Здесь столько лир повешено на ветки,
Но и моей как будто место есть.
Предыдущая страница | Следующая страница |