Певец Фелицы (Прозвище Екатерины II) - Г. Р. Державин воспевал Царское село, и в его голосе звучит интонация неподдельного восхищения этими «столпами и зданиями Фемиды», сооружёнными ею «героям росским в славу». И он, как впоследствии Жуковский и Пушкин, внимал здесь «гласам лебединым». Его восприятие Царского села полно бьющей через край жизнерадостностью. С этими местами связаны его стихи: «Прогулка в Сарском селе» (1791 г.) и «Амур и Психея» (1793 г.). Первое из них насыщено красочными описаниями лебединого озера:
Сребром сверкают воды,
Рубином облака,
Багряным златом кровы;
Как огненна река,
Свет ясный, пурпуровый
Объял все воды вдруг.
Поэта пленяют и звуки и шорохи тенистого Английского парка, возникшего вокруг озера, как продолжение Французского парка, примыкавшего ко дворцу:
Послушай рога рёв,
Там эха хохотанье,
Тут шопоты ручьёв,
Здесь розы воздыханье!
Это — розы Розового поля, любимого уголка Екатерины в новом парке.
В послании «К Каллиопе» (1792 г.) Державин описывает «ревущий водомёт», долину с «шёлковой травой», «миром осенённую», «где шепчет с розой чуть зефир, чуть синий ключ журча виётся, чуть дышет воздух аромат», «как сад, Екатерины племя цветёт». В этих обычных образах поэзии своего времени Державин отражает Екатерининский парк. Послание приурочено к приезду баденской принцессы (Впоследствии императрица Елизавета Алексеевна) . В «Послании к грациям» (1792 г.), написанном «на случай балов, бываемых в колоннадной галерее в Сарском селе», отражены парк и галерея Камерона, место придворных празднеств:
Ах! не вы ли на помосте,
Средь столпов и переходов,
В храме росския богини,
Как зефиры легкокрылы,
Плавно пляшете по арфам.
Державин в ту пору жил в Екатерининском дворце. Его муза была настроена на праздничный лад. Но постепенно его отношение к императрице меняется. Несмотря на желание Екатерины увидеть себя вновь воспетой в образе Фелицы, Державин, по своему признанию, «не мог воспламенить так своего духа, чтоб поддерживать свой высокий прежний идеал, когда вблизи увидел подлинник человеческий с великими слабостями».
Царское село екатерининских времён упоминается Н. А. Радищевым в его «Путешествии из Петербурга в Москву». Первая глава этого замечательного труда называется «София» (район Царского села).
«Век Екатерины», запечатленный в дворцах, парках и монументах Царского села, вдохновлял русских поэтов з течение ещё долгого времени.
Социальная структура Петербургской империи менялась. Диктатура дворянства вступала в период своего кризиса. Великая Французская революция конца XVIII века грозным эхом прозвучала не только в усадьбах мелкого дворянства, сотрясённого бурей пугачёвщины, но и в роскошных императорских дворцах. Наступали сумерки золотого века дворянства, быстро сгущавшиеся. Для Царского села они усилились со смертью Екатерины. Павел, враг своей матери, ненавидел и Царское село; когда долгожданная власть перешла в его руки, он приступил к частичному разрушению резиденции своей матери. Павел предоставил право строителю Михайловского замка у Марсова поля в Петербурге Бренне брать нз Царского села всё, что тому понадобится для его работ. Сделавшись императором, Павел избрал своей резиденцией Гатчину и Павловск и приступил здесь к широкому строительству. В Царском .селе была уничтожена Катальная горка в Екатерининском парке и отдан приказ о разрушении Китайской деревни. Константиновский дворец перевезён в Павловск. Статуи и вазы вывозились из Царского села возами. Но любопытнее всего отметить, что «гений места» (genius loci) екатерининского Царского села - Вольтер — был отправлен в подвал.
Державин воспринимал Царское село времён Павла и в прямом и в переносном смысле, как руины:
Вот здесь хранилися кумиры,
Дымились жертвой алтари,
Сбирались на молитву миры
И били ей челом цари...
Но здесь её уж ныне нет:
Померк красот волшебных свет;
Всё тьмой покрылось, запустело;
Всё в прах упало, помертвело.
(Развалины». — 1797 г.)
И вот ещё одно впечатление от Царского села на грани XIX века. «Всё начало глохнуть, поростать крапивой, покрываться тиной, портиться, валиться» (из письма Свиньиной). В первом десятилетии XIX века дворец уже становится «Элизиумом теней». Он уже перестал быть современен развившейся вокруг него жизни, он воспринимается уже как памятник старины, обветшалый и утративший былой свой блеск.
С воцарением Александра I начался новый расцвет Царского села. Не Павел, а его сын Александр, по замыслу Екатерины, должен был унаследовать оформленную ею царскую вотчину. Для него был построен здесь в лучших классических традициях и дворец, носящий его имя. Однако Александр не сразу обратил внимание на «развалины» Царского села. Лишь с 1808 г. начинается здесь новое строительство, принимается ряд административных мероприятий и, наконец, возвращается часть вывезенного отсюда имущества.
Царское село было обнесено кольцом бульваров, которые обычно разбиваются в городах на месте снесённых феодальных стен и валов. На месте Катальной горки в 1809 г. создаётся гранитная терраса. Под террасой на лугу появляется бронзовая статуя Нервы — императора, открывшего собой плеяду прославленных римскими историками цезарей. На той же оси, у самого озера разместилась гранитная пристань с бронзовыми копиями античных статуй. Вблизи гранитной пристани, в небольшой рощице, на диком сером камне у источника таицких вод появилась статуя грустящей нимфы. Она поджала под себя ноги; тонкая рука бессильно опущена; з ней разбитый черепок. Голова с нежным профилем низко склонилась; прядь волос упала на шею, туника слегка спустилась с плеча. Глубокой печалью овеян весь этот образ «Девушки с кувшином». Молочница из басни Лафонтена оплакивает свои разбитые мечты. Струя кристальной воды не замерзает даже в зимнюю стужу; когда бронзовая девушка покрыта снежной пеленой и вокруг кувшина повисают прозрачные льдинки, вода продолжает неумолчно журчать. Сюда не раз в лицейские годы прибегал Пушкин, кудрявым мальчиком, сюда приходил он и позднее. В память этих встреч он написал в 1830 г. Классические по форме стихи:
Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила.
Дева печально сидит, праздный держа черепок.
Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой,
Дева, над вечной струёй, вечно печальна сидит.
Фонтан «Девушка с урной» сооружён в 1810 г. по проекту инженера Батенкура; бронзовая статуя — создание замечательного русского скульптора П. П. Соколова. В поэтической среде Царского села «Девушка с кувшином» нашла многократное отражение. Так, другой поэтлицеист, М. Д. Делярго, посвятил ей стихотворение «Статуя Перетты в Царскосельском саду»:
Что там вдали, меж кустов, над гранитным утёсом мелькает,
Там, где серебряный ключ с тихим журчаньем бежит?
Нимфа ль долины в прохладе теней позабылась дремотой?
Ветви, раздайтесь скорей: дайте взглянуть на неё!
Ты ль предо мною, Перетта? Тебе, изменила надежда,
И пред тобою лежит камнем пробитый сосуд.
Но молоко, пролиясь, превратилось в журчащий источник:
С ропотом льётся за край, струйки в долину несёт...
Снова здесь вижу тебя, животворный мой гений, надежда!
Так из развалины благ бьёт возрожденный твой ток.
Оба эти стихотворения, воспевавшие статую, созданную в подражание античной скульптуре, написаны з античном размере. Однако Делярю, в отличие от Пушкина, сближает статую Соколова с басней Лафонтена «Перетта», совершенно чуждой ей по духу.
Вот то немногое, что было добавлено к Екатерининскому парку при Александре I. Но значение Царского села в истории первой четверти XIX века заключается не столько в убранстве парка или дворцовом строительстве, сколько в той умственной и художественной жизни, которая одухотворила в те годы старый Сарский холм. Близ дворца, по зелёной Садовой, отделённой от парка каскадами и фонтаном. «Лебедь», тянутся «кавалерские домики». В одном из них жил историограф и поэт Н. М. Карамзин. Сюда заезжал к нему А. И. Тургенев. Бывал здесь поэт П. А. Вяземский, воспевший зимний ландшафт Царского села; приходил и К. Н. Батюшков, погружённый в мир классики, и гусарфилософ П. Я. Чаадаев. Сюда забегал из близстоящего лицея юноша Пушкин.
Этот «кавалерский домик» историографа едва не сделался жертвой пожара. В письме Карамзина к И. И. Дмитриеву от 14 мая 1820 г. сохранилось подробное описание этого события: «Пишу тебе с пепелища. Третьего дни сгорело около половины здешнего великолепного дворца... Я спокойно писал в своём новом кабинете и вдруг увидел над куполом церкви облако дыма с пламенем; бегу к дворцу... Ветер был сильный... Огонь пылал, и через 10 минут головни полетели и на историографический домик: кровля наша загорелась». Нужно было спасать детей, спасать драгоценные рукописи. Всю ночь семья историка провела в ожидании гибели «историографического домика». Ветер стих, но пламя пожирало дворец до полудня следующего дня. Сгоревшее здание лицея курилось ещё несколько дней.
Этот пожар уничтожил часть основного корпуса дворца, обращенную к парку.
Начиная с 1822 г. семья историка живёт уже не в «историографическом домике». «Мы уже 10 дней в Китае: чисто, красиво». Китаем здесь названа Китайская деревня, расположенная в Александровском парке у Подкапризовой дороги, по которой в те годы ездили из Царского в Петербург. «Деревню» образует ряд причудливых домиков с драконами и другими украшениями, напоминавшими о Китае. Строил «деревню» Камерон. Ему так и не удалось увенчать своего замысла сооружением в центре лёгкой и стройной пагоды, изображение которой сохранилось на чертеже. С Китайской деревней у Карамзина связаны самые дорогие воспоминания. В его письмах звучит всё яснее нота глубокой привязанности к Царскому селу. Иногда он дожидался здесь наступления зимы, замерзания озера, украшенного Чесменской колонной. Последнее лето, проведённое здесь, было особенно удачно для труда Карамзина. В эту пору он писал о «Смутном времени».
Несколько дней у него в «Китае» провёл его друг И. И. Дмитриев, оставивший описание Китайской деревни в своих записках «Взгляд на мою жизнь».
Лучше всего отразилось душевное состояние Карамзина, характерное для его жизни в Царском селе, в письме к тому же Дмитриеву от 22 октября 1825 г.: «Все часы дня заняты приятным образом: в 9 утра гуляю по сухим и в ненастье дорогам вокруг прекрасного, не туманного озера, славимого и в Conversations d'Emilie; в 11 завтракаю с семейством и работаю с удовольствием до двух, ещё находя в себе и душу и воображение; в два часа на коне, несмотря ни на дождь, ни на снег, трясусь, качаюсь, и весел; возвращаюсь с аппетитом, обедаю с моими любезными, дремлю в креслах, и в темноте вечерней ещё хожу час по саду, смотрю вдали на огни домов, слушаю колокольчик скачущих по большой дороге и нередко крик совы; возвратясь свежим, читаю газеты, журналы... В 9 часов пьём чай за круглым столом и с 10ти до половины двенадцатого читаем с женою и с двумя девицами ВальтерСкотта — романы с невинною пищею для воображения и сердца, всегда жалея, что вечера коротки. Не знаю скуки с зевотою и благодарю бога. Рад жить до конца жизни... что мне город!..».
На фоне царскосельской природы и быта Карамзин с увлечением работал над своим историческим трудом. И он сам начинает здесь своим душевным настроением напоминать образ летописца: « Работа сделалась для меня опять сладка: знаешь ли, что я со слезами чувствую признательность к небу за своё Историческое дело. Знаю, что и как пишу; в своём тихом восторге не думаю ни о современниках, ни о потомстве: я независим и наслаждаюсь только своим трудом, любовию к отечеству и человечеству». Здесь, в китайском домике, Карамзин подводил итоги своей жизни. Он хочет закончить свой труд и ждёт минуты, когда
...как лебедь на водах Меандра,
Пропев, умолкнет навсегда.
Эти слова, включённые им в письмо, также подсказаны всеми традициями Царского села. Письмо он заканчивает так: «Чтоб чувствовать всю сладость жизни, необходимо любить и смерть... В свои весёлые, светлые часы я всегда бываю ласков к мысли о смерти, мало заботясь о бессмертии авторском, хотя и посвятил здесь способности ума авторству. Так пишут к друзьям из уединения».
Посетил в Царском селе историографа и А. С. Грибоедов. «Стыдно было бы уехать из России, не видавши человека, который ей наиболее чести приносит своими трудами. Я посвятил ему целый день в Царском селе и на днях ещё раз поеду на поклон», — писал Грибоедов Вяземскому перед отъездом в Персию (Иран). В скором времени с грустью провожали друзья автора «Горе от ума» до Царского села— первой станции на пути в Москву. Один из них — А. А. Жандр — вспоминает: «День был пасмурный и дождливый. Мы проехали до Царского села и ни один из нас не сказал ни слова».
Сарский холм стал местом встреч Грибоедова и прощания его с друзьями.
Бывал здесь и «дедушка» Крылов, посещавший А. Н. Оленина. Бывал и Н. И. Гнедич, у которого, по выражению Грибоедова, даже «галстук был повязан гекзаметром». Переводчик «Илиады» мог находить в классических памятниках этих мест напоминания о дорогом его сердцу античном мире. «Старца великого тень» легла и на Камеронову галерею, и на бронзовую скульптуру окрестностей озера.
Царское село ещё до раскрытия здесь гения Пушкина становилось излюбленным местом наших писателей.
Предыдущая страница | Следующая страница |